Творчество

(Роль образов-воспоминаний в рассказе И.А.Бунина «Руся»)

…Содержанием образов-воспоминаний в рассказе «Руся» является самое драгоценное событие в жизни главного героя – его единственная настоящая любовь. В основную ткань произведения, выполняющую функцию своеобразного обрамления, они встроены различными способами, имеют разную мотивировку. Но общность содержания объединяет их в прерывистую  целостность, в которой процесс воспоминания движется, развивается по своим внутренним законам, постепенно углубляясь и приобретая все большую интенсивность и выразительность.

Первоначально воспоминания главного героя находят свое отражение в диалоге между ним и его женой. Оба персонажа едут в скором поезде Москва – Севастополь, делающем неожиданную вынужденную остановку. Несмотря на то, что предшествующие этому событию время и пространство не показаны в произведении, понятно, что произошла смена пространственно-временных координат: вместо целенаправленного быстрого (подчеркнуто словосочетанием «скорый поезд») перемещения – статичное состояние.

Символ дороги как жизненного пути человека реализуется в рассказе в образе поезда, движущегося по железнодорожному полотну. В таком контексте непредвиденная задержка на станции (не по расписанию) – это символ остановки в жизни, передышки, дающей возможность оглянуться назад, оценить свое прошлое. Кроме того, это еще и  мотивировка воспоминания героя, именно знакомые места, а также вынужденное ожидание дали основной толчок воспроизводящим процессам памяти. Хронотоп станции (специфическое время-пространство) способствует обращению человека к своей памяти, служит в данном рассказе именно этой цели.

Нельзя не заметить, что в рассказе представлены 2 типа отношения к памяти – героя и его жены. Последняя не способна отрешиться от настоящего, вернее, от мелочей и забот обыденности, у нее, по всей видимости, не сохранилось столь же значимых воспоминаний, как у ее мужа, душевный мир героини беден. Она беспокойно реагирует на остановку, стремится продолжить поездку. Знаменательно, что именно она спрашивает кондуктора: «Почему мы стоим?» (С. 208), в сознании героя в это время уже произошли изменения, в него уже вторглось прошлое.

«Маленькая станция», по всей видимости, показана так, как ее видит главный герой, через призму его восприятия, так как у данной пейзажной зарисовки и тех воспоминаний, которые он чуть позже рассказывает жене, есть общая черта: необычная вечерняя заря, продолжающая светить, несмотря на наступившие сумерки. Сравним, соответственно, авторское описание: «На станции было темно и печально <…> но на западе <…> за чернеющими лесистыми полями, все еще мертвенно светила долгая летняя московская заря»  и  воспоминания персонажа – «На западе небо всю ночь зеленоватое, прозрачное, и там, на горизонте, вот как сейчас, все что-то тлеет и тлеет… На противоположном берегу было темно от мелкого леса, но за ним всю ночь стоял этот странный полусвет» (Курсив мой – В.К.) (С. 208). Герой даже намеренно обращает внимание жены на то, что «полусвет» был «вот как сейчас», значит, он осознает, что это было толчком к возникновению воспоминаний. Таким образом, не только особое качество пространства-времени, но и зрительные ощущения (соотношение тени и света) по принципу ассоциации актуализовали соответствующие пласты его памяти. Воспоминания, нахлынувшие на главного героя, находят выход первоначально в разговоре с женой, т.е. в диалоге, что не могло не сообщить образам-воспоминаниям определенную специфику.

В чем же она заключается?

Пейзажные описания героя-рассказчика не отражают его душевных переживаний, поэтому и чувства его поначалу кажутся поверхностными («скучная местность» (С. 208)). Описание обедневшей усадьбы пестрит подчеркнуто безликими деталями и определениями: «Мелкий лес, сороки, комары и стрекозы. Вида нигде никакого <…> Дом, конечно, в русском дачном стиле <…> за домом некоторое подобие сада, за садом не то озеро, не то болото <…>» (С. 208).

Впечатление тривиальности изображаемого усиливается и упоминанием «неизбежной плоскодонки» (С. 208), и повтором вводного слова «конечно» в речи рассказчика и его собеседницы («Дом, конечно, в русском дачном стиле  <…>»; «И, конечно, скучающая дачная девица, которую ты катал по этому болоту» (С. 208)).

Слова спутницы – последний штрих в прозаичности картины; они даже на фоне «непоэтичности» явленного образа-воспоминания об усадьбе кажутся подчеркнуто сниженными. Неопределенность авторской характеристики («<…> не то озеро, не то болото, заросшее кугой и кувшинками» (С. 208)) сменяется однозначным «болото». Здесь-то и появляется «скучающая дачная девица» (С. 208).

Внешне рассказчик соглашается со словами женщины («Да, все, как полагается» (С. 208)). Но с этого момента возникает, усиливается и развивается подтекстный мотив, который выводит повествование из разряда банальных литературных сюжетов («Только девица была совсем не скучающая» (С. 208)); описание пейзажа меняется: мертвенный свет «долгой летней московской зари» превращается в поэтическую картину зеленоватого прозрачного неба, где всю ночь «на горизонте <…> все что-то тлеет и тлеет»; темнота мелкого леса теперь оттеняет этот «странный полусвет», а комары и стрекозы – «невообразимую тишину»; появляется ощущение пространственной перспективы, воздуха, глубины. Образ-воспоминание обрывается на слове «страшно», сигнализирующее о том, что персонаж уже поддался, подчинился нахлынувшим воспоминаниям и сопутствующим им эмоциям. Воспоминание прерывается, так как возобновилось движение поезда, но в прежнее состояние «вне памяти» герой уже не возвращается, он уже погрузился в мир воспоминаний.

И поэтому, отвечая на вопросы своей жены, он воссоздает детальный портрет девушки, в которую был влюблен, и даже дает точные портретные характеристики членам ее семьи.

Портрет построен на повторяющихся мотивах «смуглости», «сухости» черт: «худая, высокая», «черная коса», «смуглое лицо», «темные родинки», «черные глаза», «черные брови», «узкий нос», «лодыжки и начало ступни в чуньках – все сухое, с проступающими под тонкой смуглой кожей костями» (С. 209).

За внешне безразличными репликам жены явственно проступает ревнивое стремление снизить, «приземлить» романтический ореол событий далекого прошлого. Отсюда вопрос, скрывающий тайный жгучий интерес к сопернице: «Ну и что же у вас с этой девицей было? Настоящий роман?» (С. 209). С той же целью брошена походя сделанная оценка: «Я знаю этот тип <…> Истеричка, должно быть» (С. 209).

Несовместимость незначительного разговора и внутреннего состояния главного героя, взволнованного проснувшимися воспоминаниями, нарастает и меняет характер диалога. Развернутые описания сменяются краткими, точными ответами на вопросы: «А как ее звали?» – «Руся» – «Это что же за имя такое?» – «Очень простое – Маруся» (С. 209).

«Он» уже сожалеет, что растревожил воспоминания и вынужден отвечать на настойчивые ревнивые вопросы. Остается только отделаться шуткой:

«– Почему же ты не женился на ней?

- Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя.

- Нет, серьезно?

- Ну, потому, что я застрелился, а она закололась кинжалом…» (С. 210).

Рассказчик постепенно уходит в себя, замыкается, говорит «сухо» (С. 210). Можно сделать вывод, что форма диалога накладывает определенные ограничения на полноту выражения воспоминания в образе, это обусловлено – речевой ситуацией, собеседницей, а также самозащитой героя, который сначала не понимает всей силы воспоминаний, а потом, ощущая на себе всю их преобразующую силу, пытается преодолеть их.

Воспоминания настойчиво «требуют» реализации, что может произойти только в одиночестве, в состоянии внутреннего сосредоточения. Оно наступает, когда жена героя засыпает, и он наконец-то остается один. Бунин очень точно и образно обозначает тот пограничный момент между двумя временными пластами (настоящим и прошлым), который преодолевается процессом воспоминания: «он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в то лето…» (Курсив наш – В.К.) (С. 210).

Герой вспоминает историю своей любви, которая находит отражение в своеобразном образе-воспоминании, обладающем собственной событийной последовательностью и относительной завершенностью. По форме данный образ-воспоминание  представляет собой автономный эпизод (вставную новеллу, по мнению Н.П. Евстафьевой) со сложной временной структурой, сменой временных планов.

Как же построен с точки зрения времени этот образ-воспоминание?

Его первая небольшая часть – портретные детали, которые дополняют образ Руси, обрисованный главным героем в процессе диалога с женой: «На теле у нее тоже было много маленьких темных родинок – эта особенность была прелестна» (С. 210). Слово «тоже» здесь кажется неожиданным – слишком далеко упоминание о «смуглом лице с маленькими темными родинками» (С. 209). Этим приемом Бунин показывает, что время для рассказчика течет как бы в разных измерениях, внешне – он в привычном, обыденном мире, в настоящем, а внутренне – в прошлом, которое течет в нем не прерываясь, даже когда он вслух уже не вспоминает, а занимается дорожными заботами («<…> умывшись и почистив зубы, они затворились в образовавшейся тесноте купе, разделись и с дорожной отрадой легли под свежее глянцевитое полотно простынь <…>» (С. 210)).

Нанизывание деталей внешности Руси плавно перетекает в эпизод, который помнится герою как самый счастливый в жизни: «однажды она промочила в дождь ноги, вбежала из сада в гостиную, и он кинулся разувать и целовать ее мокрые узкие ступни» (С. 211). Данный образ-воспоминание заключает в себе контраст ощущения счастья и чувства страха, вызванного испугавшим их («в ту самую горячую минуту, когда они забыли всякую осторожность» (С. 211)) петухом. Такое соединение двух несовместимых эмоций в одном воспоминании как бы предрекает трагический конец любви, а еще точнее – даже вспоминая о счастливых минутах, герой не может исключить из воспоминания знание об исходе своей истории любви. Данный образ-воспоминание появляется в сознании вспоминающего субъекта спонтанно, он не контролирует процесс воспоминания.

Последующие воспоминания, напротив, идут в относительно хронологическом порядке: герой уже сознательно, подробно переживает весь ход развития его отношений с Русей от недоверчивости до первой близости. Образы-воспоминания строятся в основном на двух мотивных линиях –  портретных подробностях и пейзажных деталях, – которые в более сжатом виде уже были представлены в диалоге между героем и его женой.

Развязка любовных отношений героя и Руси отражается в образе-воспоминании, отстоящем во временном плане от упомянутых выше, не примыкающем к ним непосредственно. Причем сначала названы последствия («Через неделю он был безобразно, с позором <…> выгнан из дому» (С. 216)), а затем уже показан эпизод, повлекший их за собой. В один из дней, когда «они <…> касаясь головами, смотрели картинки в старых номерах Невы» (С. 215), в момент полного взаимопонимания героев, в гостиную ворвалась «полоумная мать» Руси, устроила театральную сцену, чуть не убив его из пистолета, и заставила дочь выбирать между любимым и собой. Образ-воспоминание резко обрывается на словах Руси: «Вы, вы, мама…» (С. 216). Видимо, то, что происходило потом, герой помнит смутно, «ошеломленный ужасом совершенно внезапной разлуки» (С. 216).

Данный образ-воспоминание является зеркальным отражением другого образа-воспоминания о ситуации, когда влюбленных напугал петух «черный с металлически-зеленым отливом <…> в большой огненной короне» (С. 211). Образ матери Руси также построен на черном цвете: «на пороге встала в черном шелковом халате <…> ее полоумная мать. Черные глаза ее трагически сверкали» (С. 216). Такое соотношение этих двух образов позволяет говорить о замкнутой композиции центрального автономного эпизода произведения.

Выход из состояния погруженности в воспоминания подчеркнут автором глаголом «очнулся», семантика этого глагола подразумевает быстрый переход из одного качества в другое, в данном контексте – это перемещение сознания героя из одного временного пласта в другой.

Казалось бы, развязка налицо, сюжет воспоминаний себя исчерпал, но у памяти свои законы, она вновь и вновь возвращается к тому, что ей дорого, воскрешая драгоценные мгновенья в образах-воспоминаниях. Герой внутренне рассуждает: «уж целых двадцать лет тому назад было все это – перелески, сороки, болота, кувшинки, ужи, журавли…» (С. 217). Но сознательному рассудочному прощанию с прошлым противоречит неожиданный бурный всплеск эмоций, вызванный повтором-подхватом слова «журавли»: «Да, ведь были еще журавли – как же он забыл о них!» (С. 217). И сознание рассказчика вновь в прошлом, в другом времени.

Все, что окружало влюбленных в те дни (природа, животные, свет, тень, запахи и звуки) дорого памяти героя, сохранность всех мелочей и подробностей обусловлена его эмоциональным отношением к прошлому, поэтому для него необходимо воспоминание о журавлях. Образ журавлей встроен в сквозной мотив «странности» впечатлений: «Все было странно в то удивительное лето, странна и пара каких-то журавлей, откуда-то прилетевших до времени на прибрежье болота» (С. 217).

Сознанию героя не требуется никаких усилий, чтобы от любого компонента воспоминаний о времени его любви перейти к образу Руси, – образ журавлей плавно сменяется образом девушки (построенном на знакомых портретных деталях, от которых не может «оторваться» герой). 

И в завершение – снова образ-воспоминание о последнем дне, о том моменте, когда взаимное чувство достигает совершенной интенсивности и полноты. Рассказчик вспоминает слова Руси: «А я так люблю тебя теперь, что мне нет ничего милее даже вот этого запаха внутри картуза, запаха твоей головы и твоего гадкого одеколона!» (С. 217).

На этой высокой и счастливой ноте полностью обрывается поток воспоминаний, но, вызванные из глубин памяти, они не исчезли бесследно, а подтолкнули к глубокой перестройке мировосприятие героя, к осознанию сущности того истинного и непреходящего, что было в его жизни. Воспоминания послужили мощным катализатором внутреннего процесса переоценки его жизненных ценностей.

Об этом изменении свидетельствует отстоящий во времени от момента обрыва воспоминаний, небольшой эпизод, который не просто выделен в абзац, но графически (чертой) отделен от предшествующего текста. Герой показан глазами его жены: «Что это ты столько пьешь? <…> Все еще грустишь, вспоминаешь свою дачную девицу с костлявыми ступнями?» (С. 217). «Неприятно усмехаясь», герой отвечает ей латинской фразой, отгораживается от собеседницы как щитом. Холодность и непонимание между супругами контрастирует с воспоминаниями об искреннем и чистом чувстве его прошлого.

Образы-воспоминания в данном произведении составляют две группы: образы-воспоминания, нашедшие выражение в диалоге рассказчика и его жены; образы-воспоминания, пережитые героем в специфическом состоянии погружения в прошлом.

Первая группа имеет ряд особенностей: отрывочность (преимущественно, представляют собой ответы на вопросы), воссоздание портретных и пейзажных подробностей прошлого, отношение вспоминающего субъекта к вспоминаемым им событиям выражено имплицитно (обусловлено спецификой собеседницы, желанием рассказчика скрыть от нее эмоции, сопутствующие воспоминаниям).

Образы-воспоминания второй группы (протекающие в сознании героя) эмоциональны, отношение к ним субъекта выражено открыто, прямо (риторические восклицания, эпитеты); они образуют структурное единство – вставную новеллу с собственной последовательностью событий. Временная структура новеллы – нелинейная: сначала возникает непроизвольный образ, воссоздающий один из самых счастливых моментов жизни героя, пору ничем не омраченного счастья; затем идет ряд образов-воспоминаний в хронологическом порядке реконструирующий весь ход развития отношений между героем и Русей; далее воспоминание о трагической развязке любви (внутри данного ряда образов наблюдается зеркальное соотношение первого непроизвольного воспоминания, наполненного невыразимым счастьем,  и последнего о конце отношений). После недолгого возвращения рассказчика в основной временной пласт рассказа («настоящее» героя) в его сознание вновь врываются один за другим несколько спонтанных воспоминаний.

В обеих группах представлены как непроизвольно, ассоциативно возникающие  образы-воспоминания, так и сознательно воссоздаваемые субъектом.

Вставная новелла-воспоминание и обрамление – это два временных потока, в которых перемещается сознание героя. Причем образы-воспоминания вторгаются и в обрамление, в форме устной речи, а также дополнительных образов, возникающих уже после того, как завершился сюжет автономного эпизода. Это создает эффект разрушения времени, преодоления его сознанием рассказчика.

Хотя фабула «Руси» охватывает хронологический отрезок в 20 лет, для Бунина оказывается важным не объем вмещенных в нее событий, а их начальный и конечный этапы, контрастное сопоставление которых отражает духовный кризис личности и путь его преодоления. В рассказе благодаря особой организации художественного времени и пространства создается огромная дистанция между высшей точкой эмоционального взлета героя и его дальнейшим житейски заурядным существованием. Композиционное строение рассказа, его образная система материализуют сложный внутренний конфликт, в процессе развития которого выясняется нравственная и духовная несостоятельность некогда принятого решения, компромисса…

…Образы-воспоминания в рассказе «Руся» образуют две группы: первая включает в себя образы-воспоминания специфически (перечисление пейзажных и портретных деталей, прямо не выраженное отношение героя к воспоминаниям, лаконизм) отразившиеся в диалоге героя и его жены, а вторая – это собственно образы-воспоминания, возникающие и протекающие в сознании героя (экспрессивные, выразительные, с открыто выраженной оценкой вспоминающего субъекта). На основе образов-воспоминаний второй группы построена вставная новелла со сложной временной структурой (нелинейность, зеркальность образов – открывающего и замыкающего ее структуру). Ко второй группе образов примыкают непроизвольно возникшие образы-воспоминания, дополнительные по отношению к сюжетно завершенной новелле…

(Фрагмент из работы Огневой В.С. «Образ-воспоминание в поздней прозе И.А.Бунина». 2005г.)

Публикация в эл.журнале "ЗОВУ РИТМ", май 2016